Николай Спешнев

Рубенс и буржуины

Визит председателя Верховного Совета СССР Л. И. Брежнева и заместителя председателя КНР Лю Шаоци в Ленинград состоялся после окончания XXI съезда КПСС в начале февраля 1959 года. Звонок из высоких инстанций сообщал, что мне надлежит прибыть в Эрмитаж к трем часам дня и быть готовым переводить обзорную экскурсию по музею.  Некоторый опыт работы переводчиком на международных конгрессах и VI Всемирном фестивале молодежи и студентов, где мне пришлось переводить Ху Яобана — тогда генсека китайского комсомола, а позднее партийного лидера КНР, вселял оптимизм. С другой стороны, высокий уровень, а главное, нестандартная тема вызывали легкое волнение. Позднее я узнал, что московские переводчики, вполне сносно себя чувствовавшие на переговорах политических, как огня боялись гуманитарной тематики (культура, искусство, история, литература), поскольку к ней не были подготовлены. В этом и крылась причина моего появления в Эрмитаже.

В те годы моя семья, состоявшая из трех человек, ютилась в десятиметровой комнатке в коммунальной квартире во дворе филфака. После важного указания сразу же возник вопрос, а что по такому случаю следует на себя надеть. Достаток был невелик и выбирать особо было не из чего. Выручил единственный костюм, который сшили мне еще в 1955 году за казенный счет в каком-то очень престижном ателье в Апраксином дворе как члену хорового коллектива ленинградских студентов для участия в V фестивале молодежи и студентов в Варшаве. Кстати, вопрос об одежде далеко не праздный. Помню, во время подготовки официального визита М. С. Горбачева в Китай (май 1989) в МИДе всему составу переводчиков и экспертов было дано указание брать с собой только один костюм. Во-первых, — сказали нам, — вас должна помнить (зрительно) охрана, а во-вторых, “переодеваться в разные одежды”, — это прерогатива начальства, а не тех, кто при нем. Меня это касалось напрямую, так как я был при Раисе Максимовне. К тому же на костюм прикалывался специальный значок на предмет “свой-чужой”.

При посещении Эрмитажа официальные гости обычно подъезжают к специальному подъезду (Посольская лестница) со стороны набережной. Стоим на втором этаже, ждем. Здесь собралось немало народу: директор музея академик Б. Б. Пиотровский, его сотрудники, городские чиновники и партийное начальство. Уже прибыли машины первого эшелона, что означало пятиминутную готовность. Вскоре послышался шум приближающихся мотоциклов. И буквально через несколько мгновений все зашевелилось, зашумело, заволновалось. Вошла охрана, и тут же появились молодой, энергичный и улыбчивый Л. И. Брежнев и рядом с ним — худощавый Лю Шаоци, которому в то время было уже 60 лет. Во время экскурсии, которая шла под мой перевод, сразу стало ясно, что визит в Эрмитаж носит чисто протокольный характер и что ни тому, ни другому западноевропейское искусство не было знакомо по своей сути. Прекрасный экскурсовод, судя по всему, не раз встречавшая высоких гостей, как могла попроще рассказывала о фламандской живописи, о Леонардо да Винчи, о Рембрандте, об итальянской школе, а я только старался как мог этот смысл передать Лю Шаоци, временами поддерживая китайского гостя под локоток, направляя его в нужном направлении. Однажды при этом даже промелькнула мысль: “Боже, какой он худой”. У одной из картин Рубенса, на которой изображены традиционные для многих его картин столы, уставленные яствами, и веселящийся вокруг люд, среди которого обычно присутствуют, прямо скажем, не совсем худые женщины, гости остановились, и наш председатель президиума произнес единственную за всю экскурсию фразу: “Посмотрите, товарищ Лю Шаоци, как веселились эти буржуины за счет народа!”. Китайский лидер с такой формулировкой согласился… У входа в Золотую кладовую гости молча попили “Боржоми”. Никаких разговоров друг с другом об увиденном, ни о погоде, ни о чем. И стоило после этого заранее волноваться?!

Когда в руке карандаш

Точность перевода в особых случаях чрезвычайно важна. В мае 1989 года при посещении М. С. Горбачевым одного из крупных предприятий нового экономического района в Шанхае (в рамках госвизита) наш переводчик, вместо того чтобы сказать: “Результаты нашей встречи будут способствовать установлению новых контактов…”, ошибся и произнес: “Последствия нашей встречи будут… (первое по-китайски звучит как “цзего”, второе как “хо-уго” и несет в себе негативный смысл). Кстати, поправлять переводчика во время его работы коллегам не полагается, кроме исключительных случаев. В 1961 году известный переводчик Н. С. Хрущева и Л. И. Брежнева В.Суходрев рассказал мне на Всемирном форуме молодежи, проходившем в Колонном зале Дома союзов (мы работали там синхронными переводчиками), любопытный факт из своей практики. Во время судебного процесса над американским летчиком-шпионом Пауэрсом, где Суходрев выступал в качестве главного переводчика, ему приходилось контролировать правильность перевода своих коллег. Согласно предварительной договоренности, в случае ошибки или неточности он поднимал руку с карандашом и вносил поправку. Этот случай мне пригодился в Шанхае. Переводчик, говоря о прибыли предприятия, на которое приехал М. С. Горбачев, вместо пятнадцати процентов сказал пятьдесят (оговорился и вместо “шиу” сказал “уши”). Смотрю, у Михаила Сергеевича от удивления брови поползли вверх. Пришлось вспомнить про карандаш, я поднял руку и внес поправку. Теперь после каждой следующей фразы он смотрел на меня в ожидании, как я среагирую на перевод. Вообще китайские числительные обычно наводят ужас на переводчиков. Дело в том, что после тысячи в китайском языке существует еще один разряд — это “десять тысяч”. Поэтому наш миллион по-китайски звучит как “сто раз по десять тысяч”, а миллиард — как “десять раз по сто миллионов”. Попробуй успей сосчитать. Сложнее может быть только склонение русских числительных, с которым не могут справиться даже наши родные российские телеведущие. Другой случай. На Великой китайской стене китайский экскурсовод рассказывает об истории ее строительства и говорит, что она была предназначена для того, чтобы оградить Китай от нашествия варваров с севера. М. С. Горбачев спрашивает: “Отразила ли за многие годы Китайская стена чье-либо нашествие?” Экскурсовод называет племена гуннов и чжурчжэней, а наш переводчик, взявший на себя труд переводить экскурсию, не знал этих слов по-китайски. В таких случаях коллегам позволительно сделать подсказку, но не переводить вместо него. Подрывать авторитет переводчика во время его работы категорически запрещается.

Как говорят китайцы:
“Что станет говорить княгиня Марья Алексевна!”

Разрешается ли поправлять оратора, если, с точки зрения переводчика, он ошибся? Вопрос весьма деликатный. Например, мы часто пользуемся выражением “Лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать” и настолько к нему привыкли, что стали говорить так: “Как гласит русская пословица…” и т. д. А ведь еще лет пятнадцать назад, когда она стала в ходу, мы говорили: “Как гласит китайская пословица…” И в самом деле выражение взято из трактата известного древнекитайского мыслителя Мэн-цзы — идеолога раннего конфуцианства (IV–III вв. до н. э.). Поэтому когда однажды мэр Ленинграда, находясь в Шанхае, отнес эту пословицу к достижениям русской словесности, я позволил себе поправить оратора. Конечно, такое может произойти только в том случае, если выступление спонтанное.

За державу обидно

Другой случай еще более курьезный. Известно, что после выхода на экран фильма “Белое солнце пустыни” появилось среди многих прочих и выражение “Восток — дело тонкое”. А ведь и в самом деле “тонкое”. В странах Дальнего Востока вообще не следует шутить, а с девушками — тем более. В 1973 году, то есть в последние годы китайской “культурной революции”, один из членов нашей делегации на переговорах по пограничному урегулированию как-то, зайдя в магазин в хорошем расположении духа, решил отвесить комплимент девушке-продавцу. Генерал сказал: “Скажи ей, что она сегодня особенно красивая!” На мое предостережение он ответил коротко по-военному: “Переводи, переводи!” Я взял грех на душу и сказал, что вот товарищ отметил, что вы хорошо “служите народу” (модный лозунг в Китае тех лет). Девушка расплылась в улыбке. Последовала реплика генерала: “А ты говоришь: „Восток”. Все бабы одинаковы!” Вот и получается, что воистину нет такого оратора, который был бы красноречивей своего переводчика. Такие переводчики называются экспертами.

Иногда лучше промолчать

В Китае (и в других странах Востока) свой особый юмор, и всякое подтрунивание и шуточки с подтекстом нередко принимают за чистую монету, а чаще не понимают вовсе. 1965 год. Канун “культурной революции” в Китае. Группа советских туристов в сентябре–октябре совершает поездку по стране. Общая обстановка достаточно напряженная, к “ревизионистам” (советским людям) могут придраться из-за любой мелочи, и потому надо вести себя предельно корректно. Город Ханчжоу одна из столиц древнего Китая, — жемчужина традиционной садово-парковой культуры, место, которое, как говорят сами китайцы, именуемое земным раем. К числу местных достопримечательностей относится и могила легендарного китайского генерала эпохи Сун — Юэ Фэя (1103–1142). Услыхав это имя из уст китайского гида, владеющего русским языком, один из членов группы решил пошутить и сказал: “О, завтра посетим могилу Ерофея”. Прямо скажем, не лучший юмор. Но сопровождающий нас китайский гид такого русского имени не знал и потому услышал вместо “Ерофея” — “еврея”. Тут же нашего товарища (кстати, из ЦК) обвинили в кощунстве и чуть ли не осквернении святой могилы национального героя Китая (как Суворова или Кутузова для России). Со стороны китайцев был заявлен официальный протест, и тур на этом мог завершиться. Пришлось мне долго объяснять, какие бывают русские имена, извиниться перед принимающей стороной, и конфликт был в конце концов улажен. Поэтому и в самом деле иногда лучше молчать, чем говорить.

Отрывок: Спешнев Н.А. Пекин — страна моего детства. Китайская рапсодия. Записки синхронного переводчика. СПб.: Бельведер, 2004.

Sad Panda